26 лет назад - в 1985 году в издательстве "Советский писатель" вышла книга стихов
грузинского поэта Зураба Кухианидзе "Гранатовый дворец" в моем переводе.
Это единственная книга стихов, которую полностью перевел я. Переводил еще с белорусского - Бородулина и Буравкина, Руслана Ацканова и Ободиява Шамхалова с аварского. Но в основном с грузинского - в 1968 по 1987 год - двадцать лет, почти каждый день.
Поразителен тираж этой книжка - 6 600 экземпляров!
Том Евгения Кропивницкого - основателя Лианозовской школы издали тиражом всего 1000!
http://www.rvb.ru/np/publication/01text/05/01kropivn_e.htmРаботал я над переводом этой книжки почти год.
Но главное - это было получить эту работу.
Однажды в ЦДЛе в Пестром зале Роберт Винонен - зав.отделов переводов советской поэзии - громко требовал налить ему рюмку с окна, куда сдавали грязную посуду - слева в проходе.
Но прямо по курсу огромная горланящая очередь из рядовых поэтов и прозаиков в буфет Пестрого зала никак не давала буфетчицам улучшить минуту и налить уважаемому мэтру.
Тут я, чтобы привлечь внимание, помог ему - пустую бутылку, стоящую у края, толкнул и посудина звонко упала уже на стороне буфетчиц.
В дикой ярости одна из них тут же появилась в окне, и прогнала и Винонена, и меня.
Винонен зашипел:
-Все! Блин! Никаких подстрочников больше у меня не получишь!
Но по выходе книжки, я устроил и для него и для всей переводческой редакции "Совписа" банкетец в Дубовом зале и был милостиво прощен. Работенку в отделе мне подкидывали.
Заплатили мне за книжку - аванс 30%, по сдаче работы и одобрении перевода - еще 30%, по выходе книжки - последние 40% - по 1 рублю 20 копеек за строчку.
Картошка стоила 10 копеек килограмм,
Батон хлеба - 18 копеек.
Проезд в метро 5 копеек.
За 11-ти метровую комнату в коммуналке, на 5-м этаже хрущевской пятиэтажки -возле ресторана "Серебряный бор" на проспекте Маршала Жукова, в которой жил тогда 9-ть лет - я платил 3 рубля 10 копеек в месяц.
Строчек всего в книжке было 2100.
Вот некоторые из них:
Из Зураба КУХИАНИДЗЕ
* * *
Созвездья смотрят вглубь колодца,
Небес полночных темен лик,
Когда в деревне раздается
Вдруг первый петушиный крик.
Край неба пепельного цвета.
И травы заблестят росой,
Когда предвестником рассвета
Звенит протяжный крик второй.
Вставай!
Пропустишь ненароком,
Проспав до третьих петухов,
Красавицу, что мимо окон
Пройдет по зелени лугов!
АРБА
Ступают быки отрешенно, понуро,
И холодно смотрит луна.
На козлы овечья положена шкура
И снегом запорошена.
С аробщиком путь одолели немалый,
Делили работу, судьбу.
Навстречу им путник пройдет запоздалый
Но не поворотит арбу.
По лунной дороге, где светлые тени
Ложатся на скомканный снег.
Быки не догонят ни лет, ни мгновений,
Когда еще жил человек.
Пустая раба по дороге плетется,
И цвикают мерно шаги.
Из дальней деревни вдруг плач донесется –
Замрут на дороге быки.
НОЧНЫЕ КРЫШИ
Луна к себе притянет сны земные,
И в час метаморфоз и перемен,
Вдруг крыши, словно бабочки ночные,
Взлетят и обнажат проемы стен.
Я снова тихий голос твой услышу,
Годов ушедших разомкнулся круг -
Светясь в ночи, легко пройдет сквозь крышу
Изгиб летящий лебединых рук…
* * *
Ожидание, как камень, тяжко сдавливает грудь.
Если только ждать умеешь – все придет когда-нибудь.
Ждешь погоды, ждешь удачи и, смиряясь с невезеньем,
Вдруг поймешь, что эти годы оказались униженьем.
И покажется, что время не вперед идет, а вспять.
Душу губит ожиданье, если слишком долго ждать…
* * *
Отбился жеребенок от табуна, играя,
И бесшабашно бегал, взметая белый снег.
Внезапно на опушке возникла волчья стая.
Пред серою стеной прервался бег.
Была деревня близко, несло жильем и дымом,
А тут на жеребенка шла смерть со всех сторон.
Расчесанная грива от страха стала дыбом –
Мой рыжий жеребенок был обречен.
И молнией ударил вожак, и налетела
Волною серой стая.
И, сжавшись весь в комок,
За деревом я плакал, в глаза все потемнело –
Ничем уже я другу помочь не мог.
Вдруг вырвалось из круга из смертного и звонко
Помчалось на свободу в простор полей лесов
Исполненное болью ржанье жеребенка, -
В нем было и прощанье, и крик, и зов.
А стая жадно ела, насытилась. Стемнело.
Как тени, волки скрылись. Настала тишина.
И лишь снега светились, и кровь на них алела.
А над пустой опушкой взошла луна.
Дрожащею спиной я прислонился к буку –
И как арба скрипел он – был ствол упасть готов.
А снежного покрова накинутую бурку,
Как строчками, прошили следы волков.
С тех пор в просторах зимних, где рыщет волчья стая
По ледяным дорогам без цоканья копыт,
Взвивая гриву ветра, пыль снежную вздымая,
Ржанье жеребенка летит, летит…
Его не оседлали, и страх его не гонит,
И лишь порой манит той деревеньки дым.
А следом без оглядки, в неистовой погоне,
Мое лихое детство летит за ним…
Зураб Кухианидзе жил в Кутаиси.
Работая над переводами, я раза три приезжал к нему.
Был с ним в Багдади - в доме где родился Владимир Маяковский.
От отчего дома Маяковского до порожистой, очень шумной реки Ханис-Цхали, метров 15.
Недалеко от дома река выходит из ущелья.
Маяковский вырос под несмолкаемый, очень громкий шум водяных струй.
До сих по дописываю стихи того времени.
ГЕЛАТИ
Пройдя плитой, войду в обитель -
Под ней лежит Давид-строитель, -
Последней волею своей
Свой склеп он выбрал под порогом:
И первый шаг на встречу с Богом -
Шаг через прах! его мощей.
И вот под куполом собора
Исчез мой голос, и не скоро
Его вернет высокий свод…
Давид-строитель был акустик,
Он ведал вдохновенье грусти,
И слышал ангелов полет!
