АЛЮМИНИЕВАЯ ВОЙНА
У бывшего ветеринарного фельдшера Венедикта мозги
посвободнее стали, теперь у него в однушке Терентий скрывается, по хозяйству помогает, ремонт на кухне сделал. Терентий на свободе маляром был, но тещу затоптал, во всероссийском розыске находится и днем на улицу носа не кажет. Пришла Люська-ткачиха, жена бывшая, к Венедикту - алименты требует, он ей Терентием отдал:
- Бери, - говорит, - парень работящий во всех отношениях.
Месяца не прошло, Люська опять заявляется, маляра возвращает:
- Толку в твоем Терентии нет никакого. К нам и так из военного городка десантники во все окна лезут. Так что, по-хорошему, отдавай на этот раз цветным металлом. Анне, нашей с тобой дочери, платье покупать надо - у нее выпускной бал.
В коридоре у Венедикта склад - лежанки обшарпанные, гильзы со стрельбища, катушки трансформаторные, провода в мотках.
Хотя Венедикт человек не жадный, но для порядка попробовал было возразить - мол, нам не до танцулек, когда в горле все пересохло.
Люська же речь не дослушала - хвать остов раскладушечный и к дверям. Венедикт, после того, как у него всех коров на бойню свезли, самоуправства не терпит. И он левой рукой как засветит Люське в правый глаз. Забыл, по запарке, что люськины окна прямо напротив Утиль- пункта находятся.
Люська встала с пола, отряхнулась и объявила войну:
- Все! - говорит, - забудьте, гады, дорогу в наш микрорайон. Ни одного тумблера вонючего не сдадите! - плюнула Валентину в бороду и ушла.
Сели мы во дворе под сенью лип, отдыхаем,
обсуждаем наше положение. Нас-то в ветеринарной бригаде, кроме наставника, всего четверо - Ветродуй, Ветер по-простому, братья Лаватые беженцы, и Колька-Дырявый, я то есть. Полбинские мы, слышали, наверное. Тут Петька-прапор с литровой бутылкой подъезжает, похоже, опять выгорело у него дельце. Прапор по натуре хам - раз он с бутылкой, значит обязательно с разговором лезет, словно он в своей солдатской столовой. Принял на грудь - так помолчи, потяни золотую минуту. А он закусь - лучок там, огурчик, раз-два, захрумкал, и погнал на всю компанию:
- Вы, - говорит, - пни, так и проживете все лето на
дармовщину. У вас в голове, как у саранчи, и мысли нет, чтобы заработать. Вот я, к примеру, не поленился, в Москву съездил и нате, пожалуйста. А вам лень лишний шаг сделать.
И опять себе больше чем пол-стакана наливает, а нам всем и каждому всего по чуть-чуть.
Венедикт аж вздрогнул - такие дела он не прощает.
Прапору хорошо - пробили самовольщики дыру в заборе, вот он со склада, что там под руку ни попадется, метет под чистую - гранатометы вязанками, по мелочи - капсуля,
заряды коробками - ничем не брезгует. На Курский вокзал отвозит, а потом с барского плеча перед нами выкобенивается. Ладно.
Но Венедикт в долгу оставаться не любит. Не зря он через
ту дыру в заборе в часть лазил, лежал за плацем в кустиках, да все подмечал, чем можно у вояк поживиться. Оказывается, столовая солдатская, которую наш прапор блюдет, ночами вообще не охраняется. Около хлебного склада, возле сахарной каптерки есть часовой, но там, в закутке он и кемарит всю ночь.
Ну, считай, Петька-прапор, плакали твои миски, кружки да
ложки - они ведь из чистого пищевого алюминия! А за него в нашем Утиль приемо-сдаточном пункте дают по 70 р. за килограмм!
А этот чурбан нажрался, и опять, как ни в чем ни бывало,
дрыхнуть отправился. Но тут уж чаша народного терпения переполнилась - рыли мы до вечера яму за помойкой, вырыли по самую грудь. Как только солнце на закат покатилось, сразу хотели в атаку на военный городок двинуть, но Венедикт мыслит стратегически, и нас чуток охолодил:
- Обожди, - говорит, - не гони картину, пусть восьмая рота в последний раз по-человечески отужинает.
Едва стемнело, подобрались поближе к дыре, дожидаемся
пока самовольщики к ткачихам поканают. Лежим в засаде, на травке, и тут Венедикт спохватился - за мешками, за фонарем и
за Терентием своим сбегал, и возле ямы задачу ему поставил:
- Будешь, - говорит, - здесь, как специалист, посуду топтать. Если потом солобоны свои миски тут отыщут - чтобы назад их из ямы не выгребали.
Во втором часу пошли мы на приступ. Подобрались к столовой, хотели окно выдавить, а Ветродуй за дверь дернул - открыта.
Вошли. Фонарь врубили - на стене плакат - эсминец в океане нарисован с бурунами у носа, и надпись под картинкой:
«На кораблях заряжение оружия производится в установленном месте на верхней палубе».
Вон, оказывается, оно как, не так все просто.
В зале алюминиевой посуды никакой не оказалось, неужели зря вломились? В раздаточную прошли -тут они, тут! И миски, мисочки на стеллажах, в обоймах, мытые-перемытые, и кружки на крючках, и ложки на подносах - ждут нас не дождутся.
Братья Лаватые хотели и котел своротить, чтобы потом гуляш во дворе варить, но Валентин дал старшому в затылок. Раз-два покидали весь алюминий в мешки, а за одно и кастрюли захватили, и за три ходки все богатство свалили у ямы. А Терентий, дубина, все колупается, каждую миску в лепешку превращает. Валентин даже замечание ему сделал, мол, не тещу топчешь, и показал, как надо - дал копытом в изнанку выпуклую - миска и впукла. Через десять минут - готово, все землей забросали, помойкой задобрили.
Утром, конечно, началось – по тревоге спецназ подняли, рыскают по городку с миноискателями, приемчики боевые - дзюки-пуки на прохожих показывают – любо-дорого поглядеть. Бегали и по нашему микрорайону, орали, а потом в лесок - марш-бросок. Возвращаются строем и с песней - делать нечего - отправились кашу есть с горсти. Тут и сам Петька-прапор к нам под липовую сень заявляется, вспомнил старых друзей. Домино разом с фанеры смел:
- Ваша работа, сознавайтесь, подонки! -
задергался прапор, тут ему не стволы со склада тырить.
- Ты в стакан лей, да не переливай! - заметил Венедикт, вроде не понимая, о чем речь.
- Перестреляю всех к чертовой матери, патронов
не пожалею! - завопил вояка, убегая к начальству.
- Шерлок Холмс в помощь! - напутствовал его Ветродуй.
Ну, считай, пол дела сделано. Но главное-то осталось - крылатый металл до приемо-сдаточного пункта надо еще донести. А там как раз Люська с ткачихами ждут нас не дождутся. Предстоит опять крепко думать, потому что сдаточный пункт во вражеском логове, и вся сила на их стороне - ткачих безработных в том микрорайоне шастает сотни три, а нас-то всего пятеро.
Венедикт в затылке чешет - шутишь, что ли? - считай, два с половиной, а то и все три центнера алюминия в яме зарыто – а это на четыре ящика с гаком! Нарисовал ветеринар на фанере карту, и так, и этак маршруты чертит, но как их ни выбирай - все равно на глаза Люське попадешься.
- Может, вокруг кладбища миски потащим, с тыла к Утиль-пункту подберемся? - предложил с дуру Ветродуй, и тут же сам возразил, - Там тропинка километра три, на себе не донесем - дыхалка не та.
- А если на тачках?! - пришла, наконец, Венедикту мысль, - Мы с Ветром и с мисками, в обход - вокруг кладбища двинем, а братья Лабатые и ты, Дырявый, с раскладушками прямо в пасть ткачихам попретесь. Пока они там с вами разбираться будут, мы на тачках и прорвемся. Надо только время подгадать, чтобы прошел отвлекающий маневр.
План, конечно, хороший, но где тачки взять? Все про них слышали, но я, например, живой тачки в глаза не видел. Венедикт в однушку свою сбегал, брошюру притащил, а там глупость одна написана: «руки отдыхают, спина работает, спина работает - руки отдыхают».
Отдохнуть мы и сами сумеем! Ты нам конструкцию тачечную опиши!
Зря только время потратили, листая книжонку - пришлось самим мараковать. Два дня бились, наконец Венедикт сообразил, что главное в тачке - колесо. Из-под детских колясок и брать нечего - сминается на первой же кочке. От детского же велосипеда, вроде, подольше держится, но как сядешь сверху на тачку, спицы сразу - хрык! - и готово.
Приладили, наконец, колеса от старого «Запорожца», который возле нашей помойки ржавеет, оказалось самое то.
Стали готовится к операции. Ночью вырыли миски, загрузились. Развиднелось – Венедикт с Ветродуем на двух тачках в обход кладбища направились, а мы с братьями Лабатыми выждали часик, взяли в руки по раскладушке и в бой.
Братья-то люди туповатые, не въезжают, что их сейчас ждет, а мне, если честно сказать, боязно. Отдать разбитые койки - плевое дело, но нам-то за них как раз биться нужно, чтобы внимание отвлечь.
За три остова - в каждом-то и килограмма нет! - ткачихи уродовали бы нас, конечно, недолго, если б ни Толик, старший из братьев. А он, сволочь, как упал на дорогу, так сразу Люську за икру укусил. За эту подлянку о нас все раскладушки изломали - минут двадцать побоище длилось, сбежались безработные бабы изо всех шлакоблочных домов - отвели душу.
Доползли мы до дому, кровь отмыли, но не всю - пусть Венедикт убедиться, во что нам его планы обходятся.
Сели под липами, ждем. А тачечников нет как нет. Куда ж они запропастились? Братья Лаватые подняться не могут, раб Терентий света боится, опять Колька-Дырявый крайним оказался. Хочешь- не хочешь, а пришлось мне одному идти.
Ковыляю по солнышку, голова гудит. Добрел до первых кладбищенских оградок и прилег. Полежал на травке, дальше пошел.
За руинами церковными гляжу - наши тачки с ящиками водки стоят - отоварились ребята. Подошел поближе, вижу - Ветродуй уже бельма выкатил, каюк Ветродую. А Венедикт еще шевелится, дышит.
- Всего-то бутылку на двоих раздавили, - шепчет, - вези меня в больницу, вези!
Откуда только силы взялись - водку на могильные
плиты сбросил, бывшего ветеринара на тачку взгромоздил и покатил его на промывку.
Короче, оттудобил наставник. Правда, ослеп малость - стакан в руках еще различает, а вот зернь на костяшках подсказывать приходится.
ВЫИГРЫВАЕТ СДАЮЩИЙ
Сергей Алиханов. Игра в подкидного: Повести и рассказы.
М.: ООО “Издательство Астрель”; ООО “Издательство АСТ”, 2001. 400 с. 10 000 экз.
В известном рассказе Джека Лондона “Когда боги смеются” героям так и не удалось сохранить любовь. На нешуточную игру людей боги, смеясь, выдумывали свои правила. И никогда не проигрывали.
Рассматривая последнее российское десятилетие, Сергей Алиханов с грустью увидел, что человек исчез. Скрылся под маской. Ибо навязанные ему государством правила жестокой игры на выживание не оставляли места чувствам человеческим. И люди мимикрировали, став упрощенными моделями: банкирами, рэкетирами, бомжами и т. д. Кому какая карта выпала. Однако всем им пришлось играть в подкидного, имея лишь воображаемые шансы на успех.
Общий кризис современной отечественной литературы каждый писатель тем не менее преодолевает в одиночестве. Сергею Алиханову успешно удалось провести требуемый синтез: увлекательность повествования, сохранение качества письма, погружение в злободневность. Указанный в выходных данных тираж доступен нынче далеко не каждому автору. Издатель к цифрам чуток.
Рецепт успеха раскрывает главный редактор журнала “Континент” Игорь Виноградов: “Рассказы и повести Сергея Алиханова написаны в русле русской “натуральной школы”, точнее – в жанре так называемого “физиологического очерка”, где на первом плане не столько сюжет или интрига, сколько зарисовочно-типажная ткань”.
Собственно, таковое ощущение нынче получаешь и от кинематографа нашего. Малобюджетный, он тоже “физиологичен”. Не имея порой серьезных художественных достижений, картины этой временной поры все же сохранят свою ценность для поколений будущих. Именно по кадрам лент 90-х годов, лент отнюдь не документальных, но художественных, и будет изучаться время странное, мучительное, ломающее людей и насильно надевающее на них маски.
Кажется, что о прошедшем десятилетии если и можно писать, то с чувствами мрачными или гневными. Но еще одним достоинством прозы Сергея Алиханова является ее озорной тон. И достигается он избранной манерой письма – чуть ли не раешной скороговоркой тешащего собравшихся разудалого молодца. Как, например, в самом начале рассказа “Коллекционер Крагин”: “Бывший пространщик Сандуновских бань господин Крагин – человек честнейший”. Собственно, одной фразой задается тон и пространство повествования: банщики – народ ушлый. А если еще он и “господин честнейший” – тут уж держись.
Вообще, герои Алиханова – люди колоритные. Из-под масок то и дело не спросясь пробивается их сущностное. Все эти банкиры и бомжи, кидалы и каталы в прошлом еще вполне приличные люди. Зачастую музыканты, как представители излюбленной литератором профессии. Тут стоит вспомнить, что Сергей Алиханов еще и автор довольно популярных эстрадных песен. Так вот своего прошлого герои еще не совсем забыли. И речь их живописно расцвечена разухабистым сленгом лабухов, и поступки порывисты, словно повинуются слышимым лишь им синкопам... Ясно: тесно им под масками. И, бог даст, придет время избавиться от невольно нацепленного.
Поместив в книгу наряду с известными повестями (как, например, “Клубничное время”) и рассказы, издатели определенным образом рисковали. Много ли вы увидите сейчас книг, отданных жанру малому, пусть и истинно российскому? Но Сергей Алиханов ожидания рискующих оправдал: рассказы вовсе не выглядят чужеродными телами среди привычных современному читателю более крупных форм. Да и въедливому литературоведу есть во что вперить око: в рассказ, название которого говорит само за себя – “Куняев и Аксенов”.
Что ж, может быть, так, “прицепным вагоном” к романам и повестям, вернется в издательские планы жанр-изгой? И, может быть, не за горами время, когда к правилам игры будет иметь отношение и автор?
Александр ЯКОВЛЕВ
(Литературная газета №35 (5846) за 2001 год).